О Трофиме Денисовиче Лысенко мне хочется рассказать, начиная с моего знакомства с ним. Потом я попробую изложить мою версию того, почему была лысенковщина и почему именно в генетике. Но сначала собственные первые впечатления.
Война подходила к концу, шел 1945 год. На зимние каникулы (я училась на четвертом курсе сельскохозяйственного института) мы с отцом прилетели в Москву. Прилетели на транспортном самолете «Дуглас» из изувеченного войной Харькова, где после занятий мы, студенты, разбирали груды кирпичей около аварийных зданий.
Я сразу попала в Москву с залом Консерватории, Большим театром, дядиной большой, шумной квартирой и самое интересное – с различными биологическими институтами. Мы были в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, который сохранил все лаборатории, учрежденные при директоре Н.К. Кольцове, где меня представили Б.Л. Астаурову, работы которого по андрогенезу я хорошо знала. Отец сказал: «Я тебя познакомлю с лучшим докладчиком, совершенно особого красноречия». Это был Н.П. Дубинин.
Он начал доклад тихо, как бы нащупывая слова, а затем все более и более вдохновлялся и ясным звонким тенором, очень четко и точно рассказал одну из только что законченных работ по автогенетическим процессам и эволюции. Затем еще мы были на докладе И.А. Рапопорта, героя войны, который, безусловно, являлся лидером химического мутагенеза в стране.
Мне чрезвычайно понравился дух дискуссий при обсуждении докладов. И еще мне было радостно, как доброжелательно и уважительно все принимают отца. Были мы и у И.И. Шмальгаузена, и мне было очень интересно видеть живого Ивана Ивановича, о работах которого по эволюции я уже много знала, и слушать, как он задумчиво и величественно обсуждает какие-то трудные для моего непосредственного восприятия научные заключения.
Потом, уже живя в Москве и работая в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии, я познакомилась изнутри с жизнью этого и некоторых других институтов, и многое оказалось более сложным и неоднозначным. Но первое впечатление с таким замечательным экскурсоводом, как мой отец, было самым верным. «Большое видится на расстоянии». Действительно, дух науки витал тогда в среде генетиков.
Но вот мы пошли и на доклад Т.Д. Лысенко в конференц-зале биологического отделения АН СССР. Круто поднимающийся кверху зал – и внизу на кафедре, расставив руки, стоял Лысенко, портретное сходство которого с Гитлером потрясло меня. Прямая прядь волос падает на лоб, из-под нависших бровей горят мрачным огнем глаза, несомненное сходство черепа.
Он заговорил, и сходство с кем бы то ни было пропало. Это был сиплый крик, который с большим трудом, без всякого участия голосовых связок, вылетал и падал в толпу беспорядочной, взволнованной и сердитой речью.
С тех пор я часто слышала его доклады. Наиболее ярким было сообщение о том, каким образом появились и продолжают в наше время появляться кукушки. В лесу издавна живут маленькие птички пеночки. Они откладывают яйца в свои маленькие гнездышки и затем выкармливают птенцов. Мама и папа пеночки носят червяков и засовывают их в широко открытые клювики. Но вот тут начинается криминальный процесс зарождения одного вида внутри другого: один из птенцов, наиболее прожорливый, открывает свой клювик шире, а невинные птички родители суют ему больше пищи, чем другим, и, чем больше пищи они суют, тем больше он требует. Он растет быстрее своих братиков и сестричек и, наконец, выбрасывает их из гнезда. Этот прожорливый птенец и становится кукушкой. Всегда кукушки всех времен появлялись, и будут появляться таким образом. Все, что «изобрел» Т.Д. Лысенко, мгновенно приобретало у него безусловную направленность в сторону коренного и немедленного улучшения сельского хозяйства. Кукушка тоже служила этим полезным целям, поскольку если кукушка произошла за счет раскармливания из маленькой птички пеночки, то, сильно раскармливая коров, можно получить стада замечательных жирномолочных рекордисток. Получив от государства субсидии, Лысенко в своем опытном хозяйстве в Горках Ленинских принялся за эту работу. Этот доклад я слышала собственными ушами, в зале было много научных работников. Я помню, как Марк Леонидович Бельговский назвал сотрудника Т.Д. Лысенко Кушнера – «Кукушнером», поскольку ему были поручены исследования в этой области.
От посещения Института генетики АН СССР, директором которого, после ареста Н.И. Вавилова, в 1940 году стал Т.Д. Лысенко, у меня в памяти остался В.Н. Столетов. Он сидел в огромном кабинете, заставленном чашками Петри с семенами. Семена стояли на столах, стеллажах, книжных полках и подоконниках. Они прорастали на синих фильтрованных бумагах. Столетов оказался человеком с огромным лицом, почти целиком занятым большущими губами и подбородком. На вопрос отца, почему семена проращивают так странно, Столетов сказал, что он «воспитывает» семена на бельевой синьке, чтобы они затем при перенесении их в поле лучше бы фотосинтезировали.
Вероятно, в первое посещение я видела и других людей, но все заслонил зловещий вид Т.Д. Лысенко. Окончив доклад, он принял нас. Отец спросил: «Это кабинет Николая Ивановича Вавилова?». – «Да, его», – прохрипел Лысенко. Разговор был недолгим.
Журналист Л. Сидоровский нашел газету, где описывалась поездка к молодому агроному Лысенко. В очерке дан портрет героя: «…Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и лицом незначительный – только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать».
Каков же был генетик Т.Д. Лысенко в моем представлении? Родился Т.Д. Лысенко в 1898 году на Полтавщине. Он был агрономом, а на научном поприще появился в 1928 году тридцати лет. Его заметил Н.И. Вавилов и стал пропагандировать как одаренного, энергичного, хотя и очень мало знающего, но много обещающего молодого человека. Такой вот самородок.
Академик А. Тахтаджян говорил о Н.И. Вавилове: «Характерными чертами Николая Ивановича были исключительная доброта и терпимость, доверчивость и благожелательность к людям». Н.И. Вавилов «…способствовал быстрой карьере Лысенко. Фактически он сам, своими руками помог вырасти своему убийце. Это была не только трагедия великого ученого, но и трагедия нашего общества».
Почему-то к Т.Д. Лысенко приклеился эпитет «молодой». Хотя Н.И. Вавилов был всего на 11 лет старше. Т.Д. Лысенко называли молодым и в 1928 году, и в 1938 году, и в 1948 году. В газетах писали: «Наш молодой советский ученый», несмотря на то, что ему было уже 50 лет, происходило какое-то смещение в представлениях.
Т.Д. Лысенко обратил внимание на то, что замоченные весной и начавшие прорастать семена озимой пшеницы, если их в течение нескольких недель продержать при 0° С, после посева этой же весной выколашиваются как яровые. Этот прием Лысенко назвал «яровизацией». Он знал, имея агрономическое образование, о том, что растения проходят в своем развитии стадии. Так, пшеница имеет стадии кущения, колошения, созревания.
Для каждой из этих стадий необходимы определенные условия. Если яровые злаки проходят из стадии кущения к колошению при одних условиях, то озимые требуют для правильной смены стадий достаточно длительного срока низких зимних температур на стадии кущения. Прием «яровизации» ускорял переход из одной стадии в другую.
Забыв упомянуть, что о стадийном учении растений знали до него, и успешно работал в этом направлении сотрудник Н.И. Вавилова Н.А. Максимов, Т.Д. Лысенко стал называть себя «творцом теории» о стадийном развитии растений. Кроме того, уже с самого начала все свои работы он пропагандировал как путь к быстрейшему увеличению урожая в стране. «Яровизацию» стали вводить повсеместно и много урона при этом нанесли, т.к. урожаи озимых, высеянные весной даже яровизированными семенами, были низкими, да и сгноили много намоченного зерна. Однако пока во всем этом разобрались, прошло время, а за это время Т.Д. Лысенко получил первоначальный импульс.
Его взял в 1929 году научным сотрудником в Одесский селекционно-генетический институт А.А. Сапегин, которого вскоре Лысенко заменил на посту директора этого института (с1934 по 1938 годы). В 1934 году он стал академиком АН УССР. В 1938 году он заменил Н.И. Вавилова на посту президента ВАСХНИЛ, где был до 1956 года и затем снова с 1961 по 1962 годы. После ареста Н.И. Вавилова он стал директором Института генетики АН СССР с 1940 по 1965 годы. Начиная с первого созыва в 1937 году и до шестого в 1966 году – депутат Верховного Совета СССР, с 1937 по 1950 годы – заместитель председателя Совета Союза Верховного Совета СССР. Хотя Лысенко не был членом партии, он активно участвовал во многих пленумах Центрального Комитета партии, в ряде партийных съездов. Он был трижды лауреатом Сталинской премии (1941, 1943, 1949 гг.), Героем Социалистического Труда (1945 г.), имел восемь орденов Ленина и другие ордена и медали.
Умер Лысенко в 1976 году в доме на набережной, который долго называли «Домом правительства». С 1966 года до конца своих дней он имел в своем распоряжении Экспериментальную научно-исследовательскую базу АН СССР «Горки Ленинские» под Москвой.
Какие же рычаги были в распоряжении Лысенко, когда он осуществлял монополизацию большой области биологии?
Во-первых, каждый его теоретический изыск кончался рекомендацией для сельского хозяйства, которое должно было в результате этого немедленно расцвести. Когда из очередного похода ничего кроме безобразия не получалось, Лысенко не каялся, а с новой энергией предлагал новый, еще более забористый прием. Яровизация сменилась обещанием скоростного выведения новых сортов путем вегетативной гибридизации, затем последовали «расшатывание» наследственности в нужном направлении путем внешних воздействий, «выведение» ветвистой пшеницы, создание жирномолочных пород коров, «зарождение» одного вида в «теле» другого и еще многое столь же чудовищное.
Во-вторых, Лысенко противопоставлял методологически правильной «агробиологической науке» идеологическую, буржуазную генетику и вообще классическую биологию. Генетики были объявлены идейными противниками, а затем и идеологическими и политическими антиподами. Была провозглашена борьба с политическими врагами, находящимися на службе империализма, сознательно искажающими науку, «протаскивающими поповщину и идеализм».
В феврале 1935 года в Кремле было собрание колхозников – ударников сельского хозяйства с участием руководителей партии и правительства. На этом совещании выступил Лысенко с очень четкой позицией: «Товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите во всяких спорах с так называемыми “учеными” по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации? …Колхозники, а таких колхозников у нас довольно много – дают народному хозяйству больше, чем некоторые профессора. Ученые вместо того, чтобы помогать колхозникам, делали вредительское дело. И в ученом мире и не в ученом мире, а классовый враг – всегда враг, ученый он или нет».
Сталин прервал выступление Лысенко, выкрикнув: «Браво, товарищ Лысенко, браво!».
В-третьих, свои опыты он часто проводил в больших хозяйствах колхозов и совхозов, пренебрегая контролями и статистикой.
Кстати, расскажу, как академик Д.Н. Прянишников показал предметно порочность такого способа. Он через райком партии направил в ряд колхозов мешочки с песком и попросил, чтобы эти «добавки» в самых минимальных количествах подмешивались к семенам во время посева. Осенью хозяйства отчитались перед райкомом, что присланные «добавки» чудодейственно повысили урожай. Дело объяснялось просто: председатели колхозов старались выделить лучшие площади и сеять в лучшие сроки семена с «добавками» из райкома. Однако замечательным знатоком опытного дела в сельском хозяйстве пренебрегли, а Лысенко получил почетные титулы «Народного ученого» и «Народного академика».
Четвертое, что помогло Лысенко, это его умение создать вокруг себя большую массу лысенковцев из научных работников и селекционеров. Причем здесь нужно быть абсолютно четкими в оценках.
Только часть из лысенковцев была аморальна и продажна и предпочла предать научные интересы и прислуживать Лысенко за подачки в виде чинов и орденов. Другая часть – это многие селекционеры, которые поверхностно знали или совсем не знали генетику и работали в основном с количественными признаками, которые очень сложно наследуются, а из генетики они знали только основные формулы Менделя для альтернативных качественных признаков. Еще Морган говорил: «Человек родится ламаркистом и ему гораздо легче представить наследование благоприобретенных признаков, чем сложные законы эволюции». Селекционеры, используя отбор, ведут его, основываясь в основном на интуиции, селекция сродни искусству. Такой она является во многом даже сейчас, когда современная генетика, безусловно, стала фундаментом селекции. Успехи генетики, приведшие к таким действенным методам, как полиплоидия, гетерозис, мутации, Лысенко объявил вредительскими. Большую роль играли также идеологические лозунги лысенковцев, которые обманывали некоторых людей. Таким образом, используя прихлебателей и людей, плохо знающих биологию, опираясь на селекционеров, которые выводили замечательные сорта и не дискутировали с ним, Лысенко создал некую империю, причем он прекрасно умел использовать каждого.
Первым его помощником был Презент. Авантюрист, он не имел биологического образования, окончил лишь факультет общественных наук. Многие отводят ему большую роль в лысенковском движении, называя его основным идеологом. Совершенно растленная личность, аморальный во всех проявлениях, способный на любой подлог, он прибегал и к небольшим фальсификациям, например, когда во время какой-нибудь дискуссии Лысенко терялся и начинал беспомощно хрипеть, Презент поднимался в президиум и, показывая пальцем на потолок, говорил: «Трофим Денисович, Вам звонок “оттуда”». Лысенко уходил якобы к телефону, а накал дискуссии стихал. Под конец своей деятельности он запутался в денежных аферах, но продолжал служить Лысенко.
Вторым помощником был Глущенко. Энергичный, веселый, напористый, но до удивления невежественный, он, пожалуй, верил во все измышления Лысенко, и в особенности его очаровала возможность вместо получения половых гибридов заниматься вегетативными. Под вегетативными гибридами понималось взаимное влияние подвоя и привоя, при котором ожидалось получить аналогию половым гибридам. Глущенко с энтузиазмом предавался этой работе. Генетики называли его Глупыщенко, чем утешали себя, когда он их притеснял. Помощников у Лысенко было много, и среди них мерзкая фигура Нуждина, который был заместителем директора Института генетики АН СССР. Его жена, Дозорцева, долгое время была техническим секретарем биологического отделения. Оба супруга наделали много бед в генетике тех лет, а ведь генетику знали, были образованными людьми. Но они не только служили Лысенко, а с особенно сладострастным цинизмом уничтожали генетиков. Мрачным и жестоким был наместник Лысенко на Украине Ольшанский. В молодости он был студентом моего отца профессора Льва Николаевича Делоне, но потом генетику проклял и способствовал гонениям на отца. Всех своих помощников и всю большую рать лысенковцев «Трофим» держал властно и твердо, используя, кроме тех меркантильных перспектив, которые он перед каждым открывал, еще и наличие общего врага в лице «морганистов-менделистов».
Вот теперь я попробую ответить на вопрос: «Почему была лысенковщина?».
Первое обстоятельство заключалось в том, что И.В. Сталин все с большим и большим нетерпением ждал, когда, наконец, появится социалистическая наука, которая будет совсем другой и опередит буржуазную. Один социальный строй, сменяя другой, должен нести новые черты. И действительно появилась национализированная индустрия и «стахановское движение», колхозные хозяйства, «социалистический реализм» во всех видах искусств. Как же наука? Были названы буржуазными и преданы анафеме различные области науки, и среди них генетика, кибернетика, в физике теория относительности. И вот здесь существенно отметить, почему же именно генетика породила лысенковщину.
Ответ естественен, хотя звучит парадоксально: генетика в СССР была очень сильна и имела много талантливых и преданных науке ученых. Кибернетика просто не возникала до поры до времени в Советском Союзе, хотя многие понимали ее ценность и необходимость, но они сидели тихо и не высовывались. А «морганисты-менделисты» защищали свою науку с поднятым забралом открыто и страстно.
Есть удивительные человеческие черты и среди них чувство чести. Лермонтов нашел прекрасные слова – «невольник чести». Человек, обладающий таким свойством, не поступает меркантильно, не поступает также и рационально, он поступает так, как требует от него его представление о чести. Можно было поступить рационально, не ввязываться в борьбу с Лысенко, пересидеть, работая в дозволенном закутке. Сохранить себя и свои силы и принести потом много пользы. Но А.С. Пушкин дерется на дуэли, Ю.А. Гагарин пилотирует самолет, генетики сражаются с Лысенко. Я знала многих людей, которые осторожно пошли на сговор с «Трофимом». Некоторые при этом сломались и начали усиленно подличать, но я знала и других. Был милейший человек академик П.А. Баранов, он даже в карьере повысился при Лысенко, хотя в свое время был учеником С.Г. Навашина и потом работал с Н.И. Вавиловым. Он старался не приносить зла и некоторым «морганистам-менделистам» помог. Мне в одной трудной ситуации тоже кто-то помог, и я думаю, что это он. Я не стала по этому поводу шуметь, чтобы не скомпрометировать его, но думаю, что это был П.А. Баранов. Человек он был умный, милый, но рациональный. Если бы не было такой экстремальной ситуации, как лысенковщина, никто не узнал бы об истинном лице каждого генетика, а в той ситуации все проявилось. Один замечательный ученый как-то при мне сказал: «Я был на их совещании и даже пожал руку Нуждину». – «Как же Вы это сделали?» – завопила я. – «Ах, да я потом десять дней оттирал руки тройным одеколоном». Не знаю, помогло ли ему это.
Начавшаяся в начале тридцатых годов лысенковщина росла, закалялась и изощрялась в борьбе и дискуссиях. Для этих целей, в частности, были канонизированы три имени: И.В. Мичурин, К.А. Тимирязев и Ч. Дарвин.
Садовод И.В. Мичурин умер в 1935 году. Он занимался интродукцией плодовых деревьев с юга в более холодные условия, прибегая к ряду приемов. Им было написано много книг, он неустанно рассказывал о своей работе с различными версиями объяснений, а иногда с неожиданно смелыми призывами, направленными к массам. Один из призывов был: «Незачем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача!». Этот лозунг украшал многие залы и аудитории. Однажды с одним из них произошел забавный случай. Верная лысенковка Куперман читала лекцию в большой аудитории биофака МГУ и очень разгорячилась. В самый патетический момент тяжелая рама с лозунгом сорвалась со стены и упала на нее. Все-таки в этом было что-то символическое.
К.А. Тимирязев, умерший в 1920 году, не знал Лысенко. Самое удивительное состояло в том, что безусловный антидарвинист, слабо знакомый с теорией эволюции Лысенко почему-то употреблял имя Ч. Дарвина, правда в странной комбинации: «мичуринский дарвинизм» или «социалистический дарвинизм», который ничего общего с учением Дарвина не имел. Лысенко создал свою собственную биологию, которую он назвал «агробиологией». Она основывалась на ряде догм: передача по наследству приобретенных признаков, скачкообразное зарождение одного вида в недрах другого, отрицание внутривидовой борьбы за существование, «расшатывание» наследственности внешними воздействиями, «воспитание» растений и животных с помощью условий внешней среды и их «переделка» в нужном направлении.
Лысенковщина шумно и яростно внедрялась в биологию, его преподавание шло в школе, в институтах и университетах. Я получила образование еще при нормальной программе, следующий после нашего выпуска курс еще целый год доучивал «мичуринскую агробиологию», и только после этого им выдали аттестаты. Генетики умели противопоставить только свои работы, знания и веру в то, что правда победит. Им было трудно представить, что Лысенко и его приверженцы, назвав себя учеными, не захотят учиться, они тешили себя иллюзиями, что наука, столь нужная стране, сама откинет все наносное и исцелит заблудившихся.
Незадолго до своего ареста Н.И. Вавилов писал в ЦК партии: «Высокое административное положение Т.Д. Лысенко, его нетерпимость, малая культурность приводят к своеобразному внедрению его … весьма сомнительных идей, близких к уже изжитым (ламаркизм). Пользуясь своим положением, Лысенко фактически начал расправу со своими идейными противниками». В ноябре 1947 года в Московском государственном университете при огромном стечении ученых и студентов прошла дискуссия о внутривидовой борьбе за существование. С аргументированной критикой выступали академик И.И. Шмальгаузен, Д.А. Сабинин, Н.П. Дубинин. Я хорошо помню то настроение близости торжества науки, которое возбудила эта дискуссия.
В феврале 1948 года в МГУ шла развернутая конференция по проблемам дарвинизма с сорока докладами, где не было ни одного доклада лысенковцев. В апреле 1948 года Ю.А. Жданов, заведующий сектором науки ЦК ВКП(б), выступил в аудитории Политехнического музея с критикой Лысенко за ни к чему не приводящие обещания огромных достижений в сельском хозяйстве. Лысенко пожаловался Сталину, и в начале августа в «Правде» было помещено покаянное письмо Ю.А. Жданова Сталину: «Я принял успехи генетиков, не понимая того, что это “дары данайцев”. Считаю своим долгом заверить Вас, товарищ Сталин, и в вашем лице ЦК ВКП(б), что я был и остаюсь страстным мичуринцем. Все это из-за неопытности и незрелости».
В августе 1948 года прошла сессия ВАСХНИЛ. В это время многие генетики были в отпуске, а селекционеры и генетики растений были заняты уборкой урожая. Тем не менее, Лысенко вызвал тех, кто ему был нужен.
Первое заседание началось докладом Лысенко, где он сказал, что мичуринские установки являются единственно научными. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Однако распространялся и многих клеветнически ругал.
В последующих восьми заседаниях обсуждался доклад Лысенко. Я в это время жила рядом с Институтом цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР и, пользуясь тем, что в лаборатории все в отпуске и много рабочего места, изо всех сил работала. Иосиф Абрамович Рапопорт, который ходил на сессию, каждый вечер рассказывал мне, что там было. Но я была еще так молода и глупа, а И.А. Рапопорт оптимистичен, что мы оба до конца не могли представить себе последствий этой сессии. Было там 48 выступающих, восторженно захлебывающихся от преданности Лысенко, и 8 – критикующих доклад. Однако на последнем заседании трое из них (Жуковский, Алиханян и Поляков) покаялись, а через два дня покаялся и Жебрак. В памяти поколений останутся выступления И.И. Шмальгаузена, В.С. Немчинова, И.А. Рапопорта и П.Н. Константинова.
После сессии в Москве начались сессии в других республиках. На Украине председательствовал на сессии Ольшанский. Среди немногих с ярким антилысенковским докладом выступил мой отец профессор Л.Н. Делоне. Отец тогда приехал из Харькова, где он заведовал кафедрой генетики в Харьковском сельскохозяйственном институте и одновременно заведовал лабораторией генетики в научно-исследовательском институте. Вечером накануне доклада отец был в гостинице, куда к нему пришел Чернояров, киевский генетик, с которым отец вышел из одной школы академика С.Г. Навашина. С семьей Черноярова отец был очень дружен, вся семья состояла из музыкантов-профессионалов. Естественно, что разговор зашел о Лысенко, о причинах его такого сильного возвышения, о роли И.В. Сталина. Приятели – мой отец и Чернояров – были оба вполне согласны в своих заключениях. На следующий день, когда были обсуждены доклады, Чернояров встал, прошел в президиум и нараспев, несколько пригорюнясь, на трибуне начал: «А помнишь, Левенька, как вчера ты мне говорил…» – и последовал от лица моего отца пересказ всего, о чем они говорили так дружно и доверительно друг другу. Это: «А помнишь, Левенька…» – многие старые генетики помнили, это классика.
Августовская сессия ВАСХНИЛ ознаменовала «блестящую и окончательную победу» агробиологии Лысенко над реакционным менделизмом-морганизмом-вейсманизмом. Были ликвидированы многие лаборатории, различные научные школы, многие прекрасные ученые остались без работы. Большую готовность проявила АН СССР к 1 сентября 1948 года: Л.А. Орбели освободили от обязанностей академика-секретаря Отделения биологических наук, и его место занял А.И. Опарин, академика И.И. Шмальгаузена сместили с поста директора Института эволюционной морфологии имени А.Н. Северцева и ликвидировали лабораторию феногенеза. В Институте цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР упразднили «антинаучные» лаборатории цитогенетики с заведующим Н.П. Дубининым и ботанической цитологии с заведующим М.С. Навашиным.
Такой же внезапный переворот произошел и в других союзных республиках и ведомствах. Повсюду в биологии, сельском хозяйстве и медицине менялись программы работы и преподавания. В конце августа 1948 года Министерством высшего образования был издан приказ «О состоянии преподавания биологических дисциплин в университетах и о мерах по укреплению биологических факультетов квалифицированными кадрами биологов-мичуринцев», в котором говорилось, что «…следует обеспечить коренную перестройку учебной и научно-исследовательской работы в направлении вооружения студентов и научных работников передовым прогрессивным мичуринским учением и решительного искоренения реакционного идеалистического вейсманистского направления». «…Необходимо всемерно разъяснить студентам, что борьба мичуринской биологической науки против вейсманистского направления в биологии есть борьба двух прямо противоположных и непримиримых мировоззрений, борьба диалектического материализма против идеализма». Многие были уволены. То же самое было проделано и с сельскохозяйственными и медицинскими вузами. Деканом биологического факультета Московского университета назначили Презента, Ленинградского – Турбина. В Тимирязевской сельскохозяйственной академии был снят директор академик В.С. Немчинов и другие ученые, среди них замечательный селекционер П.Н. Константинов. В библиотеках уничтожали или прятали книги и учебники, имеющие отношение к генетике.
Мы с отцом были выгнаны одновременно: он в Харькове, а я в Москве. Отец был лишен партийного билета. Пионер радиационной селекции растений, признанный в мире цитогенетик, профессор, доктор наук, академик Германской академии Леопольдина – отец не работал более года. Вернее, не получал денег за работу, которую продолжал делать. Он ездил на работу каждодневно на весь рабочий день, работал в лаборатории и в поле. Правда, находились такие очень «передовые» деятели, которые не хотели пускать его в институт, но как-то так никто не сумел это осуществить. Преподавание его кончилось, а он был блестящим лектором, у него был учебник по генетике, его очень ценили студенты, буквально заваливали его цветами в конце учебного года, у нас дома даже вазы были, которые вынимали в это время, а потом, опять прятали, они так и назывались «студенческие вазы». На исследовательскую работу отец потом вернулся, а с преподаванием было кончено. Меня, молоденькую лаборантку, уволили вместе со всеми, кто был в лаборатории. Впрочем, я столь громко и решительно проклинала Лысенко, даже удивительно, что меня только уволили.
Пока шли дискуссии, а потом внезапный катаклизм увольнения, я даже предвидеть не могла, как трудно станет впоследствии, когда мы все разбрелись кто куда и стали изгоями. В это время некоторые до тех пор честные ученые сломались и пошли на компромиссы. Другие совсем отчаялись: профессор Д.А. Сабинин, долгое время заведовавший кафедрой физиологии растений МЗУ, покончил с собой. Я его видела за два дня до самоубийства, он приходил к академику Н.А. Максимову, я помню его лицо тогда.
Жизнь шла, меня устраивали на работу, потом снова увольняли, была эпопея с приемом меня в аспирантуру Института физиологии АН СССР. Я вместо приемных экзаменов сдала кандидатский минимум по всем предметам и в Институт была принята, но биологическое отделение АН СССР не утвердило моей кандидатуры. Дозорцева, которую генетики называли Позорцева (она при академике Опарине вершила многими делами), сказала, что мне нельзя «доверить научную тропу, где я буду расти». После этого я еще несколько месяцев не работала. Наконец, пошла к вице-президенту АН СССР А.В. Топчиеву. К академику С.И. Вавилову, который во все эти страшные годы был президентом АН СССР, я не захотела обращаться, хотя мне многие советовали. Мне казалось чудовищным, что он согласился возглавить академию в такое время.
Академик А.В. Топчиев сложным путем, но помог мне. В общей сложности я не работала год. Но и потом до 1957 года я все время была «козлом отпущения», если нужно было на каком-нибудь примере учить молодежь. Постоянно на доске в институте висели приказы, в которых меня за любые реальные или выдуманные вины ругали. Но у меня было много оптимизма и просто молодого здоровья, и я даже не сумела притихнуть.
Тем временем лысенковщина набирала силу. Помимо Лысенко, который обогащал «агробиологию» новыми идеями, появились еще творцы, которых он обласкал и приблизил к себе, в частности О.Б. Лепешинская. Уже начиная с середины тридцатых годов, она выступала со статьями об образовании клеток из бесструктурного «живого вещества» и порицала Р. Вирхова, который в 1855 году сформулировал утверждение, что в современных животных клетка образуется только от клетки.
В 1945 году Лысенко помог Лепешинской издать книгу «Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме». Лысенко объявил вирховианство метафизическим, идеалистическим, в подтверждение чего Лепешинская надергала цитат, почему-то из Энгельса. Лепешинской принадлежит также идея применения содовых ванн в борьбе со старостью. Приводила она в подтверждение свою собственную особу, но я ее видела в то время и могу засвидетельствовать, что это было далеко от истины, поскольку она, безусловно, была старухой.
В 1950 году вышла книга Бошьяна «О природе вирусов и микробов», в которой он опровергал выводы Пастера и утверждал, что вирусы могут превращаться в микробы, а те, в свою очередь, наоборот, в вирусы. Но самым оглушающим в этой книге было то, что возможен процесс превращения кристаллов в бактерии и вирусы.
Лысенко использовал «открытия» Лепешинской и Бошьяна, говоря о том, что «в теле пшеничного растительного организма появляются крупинки ржаного тела», а также что «неживое порождает живое». Подхалимы и приспешники стали судорожно подтверждать эти идеи: пшеница порождает кроме ржи – ячмень, овес – сорняк овсюг, рожь – сорняк костер, подсолнечник – заразиху, чечевица – вику, капуста – брюкву, сосна – ель, гриб – лещину. Я сама была на докладе о превращении васильков из ржи. Следствием этих бессмысленных представлений о видообразовании была рекомендация для сельского хозяйства бороться с сорняками при помощи кур.
После разгрома генетики, эволюции и цитологии пришла очередь и физиологии. И все совершалось по уже проторенной дороге.
Вождем был выдвинут академик К.М. Быков. Следовало найти авторитет классика-ученого, именем которого назвать поход на физиологическую науку. Совершенно бесцеремонно на эту роль был призван покойный И.П. Павлов, который не мог защитить свое имя от осквернения и превращения его в ярлык на знамени агрессивно настроенных ниспровергателей. В июне 1950 года прошла сессия АН СССР. Вначале выступил президент АН СССР Сергей Иванович Вавилов, основной доклад сделал Быков. Главной мишенью был выбран академик Л.А. Орбели. Советская биология сразу обрела термин – «передовой мичуринско-павловский дарвинизм».
Таким образом, империя Лысенко расширилась за счет появления нового куражества. Все шло по одному и тому же шаблону: во-первых, главарь, во-вторых, верующие в его программу (таких было не много), в-третьих, услужливые подлецы (которых было больше) и, наконец, подавляющее большинство составляла молчащая масса со своим лозунгом: «зачем лезть на рожон». Масса, которая идет не в бой, а на компромисс. Среди лысенковцев были различные люди, одни откровенно садистского склада, проявляющие колоссальное рвение и бдительность и, наоборот, более мягкие, которые по-человечески сочувствовали «морганистам-менделистам» и, если могли так устроить, чтобы было без ущерба для себя, помогали. Так, мне помог поступить на работу В.В. Алпатов в Институт информации, когда я очередной раз осталась без работы.
Морганисты-менделисты с 1 сентября 1948 года лишились работы. Но первые моменты были не так тяжелы, как длительное время потом.
Перед сессией ВАСХНИЛ я жила как в угаре: дискуссии и выступления против Лысенко зимой и весной 1948 года, успех ораторов, полные залы Политехнического музея и Университета на улице Герцена, экспериментальная цитогенетическая работа, которая затягивала меня, окружение замечательных ученых. Влюблена я была в хромосому всем пылом и страстью молодого существа. Я помню, как-то шла к метро «Курская» в то время, когда приехали пассажиры с юга, а также народ с пригородных поездов, и образовалась толпа у входа. Тогда метро было единственным бесперебойно работающим транспортом, и иногда около входа на ряде станций образовывались толпы. Куклы театра Образцова пели: «У нас прекрасное метро, но как попасть в его нутро». Я очень точно помню свои ощущения в этой большой толпе: «Так много людей, и никто не догадывается, что по-настоящему счастливым можно стать, только изучая хромосому».
Когда я стукнулась об увольнение, то еще ощущалось состояние сознания собственной правоты, был кураж. Потом для меня наступило время безработицы. Очень странно переместились ракурсы многих людей, с которыми приходилось иметь дело. Особенно забавно это проявлялось в эпопее с так называемым «отставным женихом». У меня был такой жених – аспирант моего отца, которому я периодически и отказывала, но он постепенно все больше и больше меня подавлял своей безграничной преданностью и влюбленностью и я начала привыкать к мысли, что нужно за него выходить замуж. Но 1 сентября 1948 года он мгновенно полностью меня разлюбил. Все, в том числе «морганисты-менделисты» считали, что лысенковщина очень надолго. Там, где раньше передо мной была прямая дорога, вырастали неожиданные стенки.
Моя первая статья была сдана в ДАН СССР, но уже из журнала были вырваны страницы, где она была напечатана, причем из-за этого «кондиционная» статья кого-то другого пострадала, потому, что она была напечатана на общей странице. Она оказалась без заглавия и авторов, и первая страница начиналась с половины слова. Так тогда поступали со всеми работами «морганистов-менделистов». Статья мне была дорога, я описала возможность при цитохимических окрасках в разных рН получить дифференцированную окраску хромосомы по длине. Метод дифференцированной окраски в определенных рН стали применять только в конце шестидесятых годов. Цитогенетики человека и сейчас очень старательно пользуются этим методом для индивидуализации хромосом при их регистрации, только на меня, естественно, никто не ссылается. Было трудно, но было ощущение, что «страдаешь за правду».
Труднее всего был третий период, когда лысенковщина изжила себя. Бескровно и с почетом лысенковцы были потеснены. Настоящей генетике «разрешили» развиваться. Однако преемственность поколений была прервана, за время разгула лысенковщины никого не учили и не приобщали к генетике. Были разрушены генетические школы. Всех последствий не перечтешь, и они не изжиты и сейчас. Сейчас нет «контрастных» групп: лысенковцев с одной стороны и «морганистов-менделистов» – с другой. Однако прагматиков и конформистов не стало меньше.
Коротко подытожим, какие достижения имела биология к концу сороковых годов.
Была создана классическая генетика, было доказано наличие хромосомной теории наследственности, получила развитие эволюционная теория с уточнением в области наследственной изменчивости при наличии мутаций, т.е. изменений в генах и ненаследственной изменчивости, иначе – модификационной изменчивости.
Для практики предлагались полиплоиды, способ получения мутаций, вовлечение в скрещивание различных видов с получением амфидиплоидов, применение гетерозиса (гибридной силы).
Лысенко отверг классическую генетику, говорил, что ни генов, ни хромосом нет, утверждал, что каждая «крупинка тела» обладает наследственностью. Он полностью изменил представление об эволюции, пропагандируя отсутствие внутривидовой конкуренции отбора, утверждая, что есть внутри вида «взаимопомощь», говоря о «зарождении одного вида внутри другого, о воспитании и переделке наследственности средой». Отрицал витамины, гормоны. Протестовал против применения физических и химических методов в биологии. Говорил о «зарождении живого из неживого».
Классическая генетика получила развитие в пятидесятые годы, возникла молекулярная генетика. Что касается идей лысенковцев, то они были забыты, кроме ламаркистского утверждения о наследовании благоприобретенных признаков. Дискуссия по этому поводу шла до Лысенко, он придал ей ударную силу, но она продолжается и сейчас.
Нельзя быть смелым назад. Нужно быть смелым сейчас! В любых обстоятельствах нужно быть верным научной истине. Нельзя идти на компромиссы, пусть даже самые малые, потому что это уже измена твоему делу.
Даже самый замечательный добросовестный научный работник, к сожалению, не застрахован от ошибок, но любой человек, занимающийся наукой, не может допустить сознательного искажения фактов, поскольку это будет уже антинаука. Мы перенесли лысенковщину и знаем, что это такое. Нельзя из научных собраний устраивать ритуал и заменять дискуссии, запуская большой список бормочущих тезисы. Так вместо живой души возникает выжженная пустыня. Наука идет вперед не за счет числа напечатанных статей, а за счет тех отдельных, в которых сообщаются новые факты, делаются существенные обобщения или предлагаются веские гипотезы. Нельзя вести науку к ее девальвации. Верно сказано, что историю можно переписать, но нельзя переделать. Два антипода – Н.И. Вавилов и Т.Д. Лысенко должны стать ясными для всех, и каждый, кто хоть какую-то малость может дополнить к воссозданию того периода, обязан это сделать, хотя бы для того, чтобы показать, что человеческая этика, мораль имеют непреходящую ценность. Если же перенести эти представления в науку, то научная этика и мораль ученого необходимы, чтобы наука не превращалась в антинауку.
Н.И. Вавилову были органически свойственны интеллигентность, доброта, высшая образованность, честь, патриотизм. У Лысенко все как в негативе: вместо доброты – садизм, вместо чести – отсутствие моральных барьеров, вместо образованности – невежество, возведение в предмет для подражания, вместо интеллигентности – низменные инстинкты, вместо патриотизма – демагогическое представление о «преклонении перед Западом». Н.И. Вавилов был замечательным патриотом, он способствовал тому, что биологическая наука в СССР в ряде областей опередила западную науку. Он не бросил Родину, не эмигрировал, зная, что ему стало опасно жить в своей стране. Лысенко демонстративно выказывал презрение к науке за границей и наклеивал ярлыки «космополитов», «лакеев Уол Стрита». Ему принадлежит определение: «Генетика – продажная девка империализма».
Следует, однако, заметить, что Лысенко был тщеславно обеспокоен приобретением призвания за границей. Его «труды» были напечатаны во многих странах, «открытия» докладывались на международных конгрессах. Особенно похвалялся успехами такого рода Глущенко – «Глупыщенко». Его выступления за рубежом собирали огромные аудитории. Причина такого интереса описана немецким ученым Мюнцингом: «…большинство слушателей, присутствующих на этом заседании конгресса, пришло не столько в надежде узнать новые факты или теории, но чтобы лично повидать и услышать лиц, отрицающих самые элементарные факты науки о наследственности. Химики, отрицающие существование молекул и атомов, несомненно, собрали бы столь же многочисленную аудиторию, если бы стали высказывать такие взгляды на международном химическом конгрессе».
В капиталистических странах появилась обширная антисоветская литература, построенная на использовании положения в советской биологии. Лауреат Нобелевской премии физиолог генри Дейл отказался от звания почетного члена АН СССР, он написал письмо президенту АН СССР: «С тех пор как Галилей угрозами был принужден к своему историческому отречению, было много попыток подавить или исказить научную истину в интересах той или иной чуждой науке веры, но ни одна из этих попыток не имела длительного успеха.… Считая, господин Президент, что Вы и Ваши коллеги действуют под аналогичным принуждением, я могу лишь выразить Вам свое сочувствие» («Британский союзник», 1948, № 50). Замечательный американский цитогенетик Карл Сакс писал в 1945 году в журнале «Сайенс»: «Где Вавилов, один из величайших русских ученых, один из величайших генетиков мира?».
Изощренное тщеславие Лысенко выражалось также в том, что, утверждая, что генов и хромосом нет и, что учение о наследственности генетиков неверно, он, тем не менее, не переименовал Институт генетики АН СССР, директором которого он стал после ареста Н.И. Вавилова, в Институт агробиологии и на своих пиратских знаменах написал имена Дарвина и Павлова.
Лысенко производил впечатление особенного человека, во всяком случае, на меня. Он горел, полыхал дурным огнем фанатизма, не спал по ночам – во всяком случае, каждый доклад он начинал со слов: «Эта идея пришла мне ночью». Его воспаленный ум создавал чудовищные порождения параноической фантазии. На одном из своих последних выступлений в Политехническом музее он заявил, что в лапках воробьев есть атомная энергия, потому они так резко подпрыгивают, их перманентно выбрасывают реакторчики.
Многие считали, что у него все черты параноика. Однако после того как его сместили с многих его постов, он тихо и мирно жил еще 20 лет, ездил на руководимую им базу в Горки Ленинские и вкусно питался в столовой Дома ученых.
Лысенковцы тихо и спокойно въехали в новый период отечественной биологии, сохранив свои степени, звания и места в налаженных лабораториях. Некоторым пришлось при этом несколько потесниться. Пушкин говорил: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Примеры справедливости его слов есть. Есть ли другие случаи? И еще очень интересно: совместимы ли гений и конформизм? Вероятно, нет, поскольку происхождение конформизма, по-видимому, в чувстве неполноценности.
Монополизировать науку одному-единственному лицу можно только при прямой и жесткой поддержке правительства, и если такой поддержки нет, то монополизация невозможна. А прагматизм и конформизм возможны всегда, поэтому, если у человека нет органически развитых чувств, то следует воспитывать представление о добре и зле, о чести и бесчестии, о том, что радость в научной работе можно получить, только честно работая.
Борьба с лысенковщиной – это длительный период борьбы за правду. Безусловно, существует такое понятие, как «нравственная сила науки». Не одно поколение русских ученых посвятило себя этой битве за правду. Трагическое поколение расстрелянных и погибших – Н.И. Вавилов, Г.Д. Карпеченко, Г.А. Левитский, Л.И. Говоров, Г.К. Мейстер, Н.К. Беляев, С.Г. Левит, К.А. Фляксбергер, а также измотанные в государственной мясорубке М.С. Навашин, М.Л. Бельговский, В.Е. Писарев, Л.Н. Делоне. Героическое поколение – Н.П. Дубинин, И.А. Рапопорт, Г.И. Полянский, В.А. Струнников, Д.К. Беляев. Они и их соратники сумели прийти в послелысенковскую науку еще полными сил. Наконец, следует сказать о «потерянном» поколении, «несвершившихся», изгоях, отверженных, молодость которых пришлась на время расцвета лысенковщины. Задержка в поступательном развитии науки – это процесс, приводящий к «пропасти», из которой так и не выбрались в нашей стране до сих пор. Передовая генетическая русская школа, которая была в начале века, уступила свои пионерские рубежи другим странам. Наша генетика стала «вторичной». К сожалению, к «невостребованному» поколению принадлежу и я.
Лысенковщина имела воздействие на психику. Большинство молодых сгибалось, но и те, кто боролся, становились слишком прямолинейными.
Вероятно, есть разница в житейской способности к адаптации и конформизму. Но я совершенно лишена ощущения этой разницы. Мне все время представляется, что нужно заниматься тем, что кажется существенным и интересным, не склоняться к модным направлениям.
Лысенковщина сыграла в моей жизни коварную роль, создав ощущение «несвершившейся» жизни. Я не сумела сделать самое главное. Мое представление об уровнях регуляции генетической активности я не смогла привести к признанию.
В ноябре 1990 года в Кремле состоялось вручение государственных наград ученым-генетикам. Мне там вручили Орден Трудового Красного Знамени. Выступая по этому поводу, я сказала: «Когда я узнала о награждении, меня это очень удивило, потому что нельзя награждать за то, что ты не убил, не украл, не изменил своей науке».
Так, безусловно, думали все «морганисты-менделисты». Ведь, в конце концов, никто из нас не знал, чем кончатся те протесты, которые были направлены не только против Лысенко, но и против Сталина. Конечно, минуло бесконечно нудное число лет отторжения от собственного дела, мелочного и отвратительного унижения. Но ведь это как у кого сложится жизнь.… О чем имеет смысл говорить сейчас? Нужно быть смелым не только «назад», но и сегодня, сейчас, в каждый данный момент.